Рид Грачев - Ничей брат[рассказы]
— Все равно, — ответил мальчик. — Так нехорошо. Я нормальный. Не надо было вас слушаться. Не надо было брать палку. А теперь скажите — «может быть» или правда?
— Милый мальчик, — сказала Ирина Петровна. — Это правда. Правда. И я ничего не могу поделать.
— Ирина Петровна, — сказал мальчик. — Пусть вы такая. Я никого не могу слушаться. Я буду слушаться только вас. Пусть в школе будут одни мальчики. Я буду мыть вам пол. Я буду ходить в магазин. Буду варить обед и учиться на одни пятерки. Возьмите меня домой. Возьмите, а?
— Мальчик мой, — сказала Ирина Петровна, — ты же умный мальчик. Воспитателям не разрешают никого брать в город. Это правда.
— Ладно, Ирина Петровна, — сказал мальчик. — Это я так. Понарошке. Я же понимаю. Ладно.
Мальчик зажмурил глаза.
Земля была никакая.
Небо было никакое.
Никакая была картофельная шелуха.
1967
ОДНО ЛЕТО
Листьям жарко, и они шевелятся неловко, пытаясь отряхнуть с себя белые лучи. Под деревьями зато прохладно. Здесь прозрачные травинки, и клубника здесь растет желтоватая, тоже будто прозрачная. Она сочная и нежная на вкус, не то что на полянах. На полянах клубника красная, сладкая, от сладости даже языку щекотно. И так много ее, что можно закрыть глаза и ползти, находить по запаху спелые ягоды, обрывать губами.
Натка выползла из–под березы, волоча по траве жестяную банку. Позади затихло ауканье, только изредка вспыхивал за деревьями чей–то смех. На поляне покачивались выцветшие колокольчики, и казалось, они позванивают тихонько.
Кусты дикой вишни и боярышника обступили поляну, загородили от дороги, будто прятали от прохожих ее сокровища — настоящий клубничный заповедник. Здесь пунцовые ягоды выпирают из травы, млеют на солнце, и воздух от этого густой и тягучий, как варенье.
И ни человека, ни зверя, ни бабочки какой–нибудь. Только лесные клопы неуклюже взбираются на ягоды — сытые, ленивые лесные клопы.
«Я лесная королева, — думает Натка, — а полянка эта — мое царство–государство. А красные ягоды — слуги мои. Ну, мои слуги, полезайте в банку!..»
А за кустами — другое царство. Там живет монгольский князь с раскосыми глазами. Волосы у него, как у Веры Петровны, завязаны пучком на затылке. В руках у него — лук и стрелы. Он не любит ягод. Он охотится на диких зверей…
Заворочалось что–то в кустах.
— Ой! — крикнула Натка. — Кто это?
Не отвечают. Снова заворочалось. Сучья затрещали.
— Кто там есть живой? Выходи!
— У–у–у! — провыл кто–то басом.
— И не страшно, и не страшно! — говорит Натка и отползает тихонько под деревья.
— У–у–у! — повторилось.
— Что за зверина там воет? — спрашивает Натка. Молчание. Только кусты трещат, нехорошо так, тревожно.
— Не боюсь! — крикнула Натка.
— Мы–мххх… — ответила из кустов корова.
— Я — голодный серый волк, и я тебя съем! — говорит кто–то басом в кустах.
— Сенька! — радуется Натка. — Сенька! Выходи! Я тебя узнала!
— Я не Сенька, я — серый волк!
— Никакой ты не волк! Ты — монгольский князь с раскосыми глазами. Выходи! Я лесная царевна, и я зову тебя в гости.
И тогда из листьев высунулась расцарапанная Сенькина нога, за ней вторая, а дальше и весь Сенька в голубых застиранных трусиках, рыжий, с громадными веснушками на спине и на плечах.
— Заходи, уважаемый князь, — говорит Натка и разводит плавно руками. — Здесь все принадлежит тебе, только где твоя банка?
— Тут… — Сенька показывает пальцем на живот. — Два литра влезло, наверно. А скажи, лесная царевна, отчего ты такая красивая?
— Я красивая? — Натка удивляется и краснеет от удовольствия. — Ну, чего ты, Сенька, какая же я красивая? Это… ягоды красивые. Видишь, какие?
— Нет, ты, Натка, все равно самая красивая…
— Правда, Сенька? А что у меня… ну, красивое?
— Нос красивый, — говорит Сенька, — и волосы красивые… и глаза… и язык у тебя розовый и тоже красивый…
Натка смеется. Правда, как это здорово получилось. Вылез из кустов Сенька и сказал, что она, Натка, красивая. Раньше не говорил, что красивая, да и никто не говорил.
— Пойдем домой, — говорит Сенька. — Скоро обед.
— Сейчас, только полную банку насоберу… Знаешь, Сенька, а ты тоже красивый.
— Я некрасивый, — мрачно отвечает Сенька, — я рыжий.
— Правда, рыжий… — вздыхает Натка, — но все равно красивый…
— Еще чего, — смущенно бормочет Сенька. — Давай лучше я тебе банку насоберу.
— Не сумеешь, Сенька, я сама…
— Ну да, не сумею! Знаешь, я лучший собиралыцик клубники из всех князей, из всех королей! Вот посчитай до ста, нет… до двести.
— Раз–два–три-четыре–пятъ–шесть…
Натка лежит на траве, глаза прикрыла и посматривает сквозь ресницы на Сеньку. А он ползает по траве и пыхтит, пыхтит…
Не успеет Сенька, зря похвалился…
— Натка, вставай, готово!
Спит она, что ли? Губы приоткрылись, зубки влажные, а дальше темно и тепло, наверное, как в печке. Выбилась из–под косынки прядь, пересекла Натке щеку и приподнимается слегка от дыхания. Красивая Натка!
Сенька встал на колени, банку рядом поставил, наклонился над Наткой, заглянул под ресницы.
— Не спишь вовсе. Вставай, притвора!
— Ох, я спала, спала, — говорит Натка, протирая кулаком ясные глаза. — А ты уже кончил? Ну, пошли…
С лесной стороны дорога плотная, вся в узелках корней, а с полевой пыльная и сухая. Там ромашки на меже с васильками вперемешку. Белое и желтое одолевает голубое. Дальше пшеница стоит, и от блестящих стеблей падают на ровную землю маленькие тонкие тени. Сизые капустные грядки спускаются к озеру. Оно круглое и голубое, как небо. Только облачко, белое, круто взбитое, застряло посередине, и дальше крадется по горизонту клокастое синее мелколесье.
— Ой, вляпалась!
Стоит Натка на одной ноге, а другая зеленая по щиколотку… Посреди дороги свежий коровий блин.
— Помоги, Сенька!
Оперлась Натка на острое Сенькино плечо, ногу вытирает пучком травы. Пальцы у Натки мягкие, и кожа на ладони гладкая–гладкая.
— Отчего у тебя такая гладкая кожа? — Сенька осторожно дотрагивается пальцами до ее руки. — А у меня вон какая…
У Сеньки вся рука в цыпках, пальцы красные и под ногтями темно.
— Не знаю, — отвечает Натка, — почему она у тебя такая. — И гладит легонько Сенькину некрасивую лапу.
Дальше пошли. У Сеньки в одной руке банка, а в другой — Наткины пальчики. Держит их Натка послушно в Сенькиной руке, не вырывает.
Кончился лес, луг начался, ветер дует, выворачивает листики клевера на бархатную изнанку. Пчелы летают. И корова стоит, черная, комолая, белые пятна по бокам.
— У-у, противная! — кричит Сенька.
— У-у, противная, — повторяет Натка.
— Мых–х–х… — ответила равнодушно корова, приподняла морду, жует свою жвачку, будто не она блин оставила на дороге.
— Ну ее, неряху! — говорит Натка. — А мы птенчика вчера поймали, щегленка. Он живой был сначала, а потом Женька Потапова с ним поигралась, и умер щегленок…
— А мы вчера блиндаж выкопали, — говорит Сенька, — настоящий, с крышей. Все копали, а Вовка Кондрацкий один туда залез, в нас глиной кидался, никого не пустил.
— Задавала Кондрацкий!
— Правда, задавала, — отвечает Сенька и думает: «Молодец Натка, правильно говорит».
— Ой!
— Чего ты, Сенька?
— Пчела укусила…
— Вот какая… злая. А ты пососи руку, пройдет. Только как ее пососать, когда рука Наткины пальцы держит? Натка нечаянно крепче сжимает Сенькину. ладошку и поднимает ее. Пухнет понемногу большой палец у Сеньки.
— Что, Сень, больно?
— Пустяк, — геройски отвечает Сенька.
Миновали луг. Разметался по земле горох, перепутался, выглядывают из–под листьев лоснящиеся бока стручков.
— Сенька, ты смелый?
— Смелый, конечно.
— А что я тебе скажу — сделаешь?
— Сделаю, конечно.
— Горошку сорвешь?
— Нельзя, — вздыхает Сенька, — это будет воровство…
— Нет, Сенечка, я разве стручки прошу? Ты цветочки только сорви…
— Ладно…
Протянул руку, дернул стебель, а он весь выдернулся, с корнем.
— Правда, Сенька, ты храбрый… Это ведь ничего, что там нечаянно стручки остались. Мы ведь цветочки хотели! Мы не знали, что там и стручки есть… Давай съедим их, а?
Вот и дача показалась. За амбаром носятся малыши, вздымая черную пыль. Под ногами у них мячик, связанный из чулок. Маленький, еле видно.
Сеньке не по себе. Увидят — дразниться будут. Скажут: «Во, девчоночник идет, за ручку!» Попытался выдернуть руку, а Натка крепко держит, не замечает. Хорошо Натке, а отчего — сама не знает. Вот малыши бегают — хорошие малыши. Курица присела, под амбар голову засунула — смешная курица…
